Туюк-Су для Чайников, весна 2005 (часть 2)
17.03.2005 - 03.04.2005

Автор - Макс Акульшин, Санкт-Петербург

Начало здесь >>>

Часть 4. «Екатеринбург - Алма-Ата», 18 марта.

НА СТАРТ,«Всем провожающим покинуть вагоны, покинуть вагоны, покинуть вагоны... Вы провожающий? Нет? А билет у вас есть? А паспорт? Покиньте вагон!» Проводник идёт, неумолимый, как смерть, гоня перед собой отару нелепых и суетящихся людей. Они останутся тут. А за спиной проводника останется лишь тишина.
ВНИМАНИЕ, И там, в тишине, в самой гуще, сидим мы - застывшие, вытянувшиеся и похожие на смешных сурков. Не люди, но пассажиры. Нас оставили. Нам позволили. Самосознание этого факта возвышает, но давит ответственностью и налагает обязанности. Где-то за перегородкой падает чья-то кепка. Она громко царапает козырьком о кожаную обивку, портя торжественность момента. Пассажиры недовольно морщатся и пшикают. Виновник, - молодой зелёный легкоатлет, - краснеет. Раньше, после такого проступка ему пришлось бы совершить кровавый обряд сеппуку прямо на беговой дорожке, но времена самураев прошли, так что растяпа останется жить в вечном позоре. Может быть, даже станет чемпионом мира. Уходят последние секунды. Тик.

Поезд грустно вздохнул и скрипнул колесами.
МАРШ! Залихвацки сверкнув фольгой, Сенсей выложил предусмотрительно отобранную у мамы курицу. Шшшурх! Сашка грустно пододвинул пластиковое корытце с пирожками. Маньяк достал рулон туалетной бумаги, расчековал, и грамотно, как гранату, метнул на конец стола. Поехали! Поток неизвестно откуда взявшихся продуктов вырвался на поверхность, а сумки затрещали, извергая из себя белки, жиры и углеводы. Наша соседка, до этого тихо щебечущая что-то такое наивное-наивное, про перспективы похудеть, - «ой, представляешь, два дня в поезде, чай, только чай, ой, как повезло...», - обернулась на шум и подавилась собственными словами, при этом заурчав как мотороллер и некрасиво брызнув слюнями на подругу. Сидящая по диагонали от меня бабка перекрестилась.
Я попробовал было внести свою скромную лепту в виде пакетиков с концентратами супа, но мои густо покрасневшие товарищи быстро, в шесть рук, запрятали их куда-то глубоко-глубоко.
- Всё это ерунда. - огорчился за меня Сенсей, - Вот ЭТО - альпинизм! И сунул в мою ладонь чью-то жирную жареную ляжку.

Пять минут спустя, немного придя в себя и тщательно изучив врученный мне альпинизм, я понял, что по виду, вкусу и тактильным ощущениям он похож на жареную куру. Это меня озадачило, но в то же время жутко обрадовало. Жутко. Вообще-то я люблю кур. В самом худшем смысле этого слова. И я никак не ожидал, что альпинизм окажется на них так похож. А вокруг, сосредоточенно слившись в едином порыве, мололи челюстями, шелестели жирной бумагой и чавкали лоснящимися
губами мои боевые товарищи. Никто никому не мешал, не было пустых разговоров и ненужных движений, все действовали чётко и слажено, как единый голодный организм. Хотелось сфотографировать всё это безобразие и подписать крупно: «КОМАНДА». Я залюбовался. Крошки, кости и жирная промасленная бумага непрерывно сыпались в импровизированное мусорное ведро, сооруженное кем-то из почему-то моего пакета и почему-то поставленное мне на колени.
- Ф большой шемье не щёлкай клюфом, - пробормотал сквозь набитый рот Сенсей ни к кому конкретно не обращаясь.
Я отодвинул объедки под стол, ещё раз тихо порадовался удаче и, покрепче ухватив дарённый альпинизм, присоединился к группе.

Прошло полчаса. Прошло полчаса и народ перестал просто жрать. Он стал жрать ВДУМЧИВО, со вкусом, разбирая и вглядываясь. Особенно вдумчиво и со вкусом жрал так похожий на утомленного Лермонтова профессиональный туюксумоист Сашка.
Сперва он обратил наше внимание на то, что, например, у кудашевской куры почему-то перебиты все кости и вывернуты все суставы. Тщательно и профессионально. Мы пригляделись. Хм, действительно. Создавалось стойкое впечатление, будто бедную птицу долго пытали колесованием перед смертью. После смерти так пытать её смысла не было. Очевидно бедная ряба в чем-то сильно провинилась. Я за собой таких грехов не помнил, но всё-таки ещё раз нащупал ключи и слегка отодвинулся к проходу, освобождая себе тактический простор. На всякий случай. В возможной схватке я рассчитывал на помощь екатеринбургского Лермонтова, потому что зная Сенсея не сомневался в том, что он просто мудро присоединится к победителю. Тем неожиданнее было продолжение.

После вскрытия и анатомического анализа куры как-то вдруг пришла моя очередь: Лермонтов случайно наткнулся на питерский шоколад, который имел несчастье оказаться пористым. За это его тут же смешали с грязью, то есть с активированным углём, а мне был сделан строгий выговор. С занесением в альпкнижку.
- А это что? - доев весь находившийся в зоне его видимости неправильный шоколад и пройдясь огнём критики по моему тупому ножу для разрезания хлеба, Лермонтов перенёс внимание на сверкающий сквозь пакеты металл моей походной миски.
- Никогда не видел таких чистых мисок, - зловеще заметил он, скрипнув пальцем по блестящей поверхности, и мурашки побежали по моей спине.
Нас всех спасло чудо. То есть Сенсей. Он стал что-то лепетать про молодость, зелёность и альпинистскую невинность. Он извинялся, оправдывался, пожимал плечами и говорил, что проекту восхождений очень нужны деньги, поэтому ему всё-таки пришлось меня взять, что на самом деле всё не так уж плохо, что меня будут искать, а миску, её ж можно и испачкать, и поцарапать, а нож заточить, и вообще, чем так сразу накидываться на человека уж лучше дать шанс, поучить вязать узлы, по крайней мере посмотреть, вдруг и из него получится, ну пусть не альпинист, но по крайней мере турист, может простой, а может даже и горный? И это сработало. Не то, чтобы Лермонтов согласился с его аргументами, - я не уверен, что он даже уловил смысл сказанного, - но он просто устал слушать.

- Вот, специально для таких случаев берёг. - Он достал из кармана куртки метровый репшнур, быстро скрутил его петлёй, навроде тех что делают палачи, и передал получившуюся виселицу ошалевшему Сенсею. - Сам знаешь, что делать.
Потом устало махнул испачканной курой рукой, залез на верхнюю полку и умер. По крайней мере так мне показалось. Оставшиеся в живых участники похода робко переглянулись. Альпинизм продолжался.

Часть 4. Поезд. 18-19 марта

- Узлы бывают разные... э-эээ... большие, маленькие.. бантиком. Ещё, вот, галстук можно подвязывать, помидоры-там, кабачки шерстяной ниткой. Ну, или шнурки... Пока я бормотал, выдавливая из себя все познания из области наузистики, Сенсей моргал и осоловело рассматривал потрескавшуюся обивку вагонных полок, но при упоминании о шнурках он как-то вдруг собрался, вздрогнул и испуганно посмотрел на свои походные шлепанцы. Шнурков на них не было. Сенсей облегченно вздохнул.

- На-ка, сынок, - прервал он меня, передавая лермонтовский репшнур. - Подержи пока в руках, попривыкни что ли, а? А я пока про узлы расскажу... Значит, они бывают трех типов: для связывания верёвок одного диаметра...

Теперь уже вздрогнул сидящий слева от меня маньяк. Вздрогнул, напрягся и энергично, но одобрительно кивнул. Я слегка отодвинулся вправо.

- ... связывания верёвок разного диаметра, ... Маньяк опять кивнул, ещё энергичнее и в его шее что-то хрустнуло. Мне стало страшно и я зажмурился.

- ... и вспомогательные. Хруст. Когда открыл глаза, то увидел, что маньяк жив (что же это хрустнуло?), бабка слева исчезла, а Сенсей за это время связал на другом конце репшнура какую-то фигу и теперь назойливо сует её мне прямо под нос.

- Вот это, - сказал он, называется «восьмёркой». - На, потрогай. Потрогай-потрогай, не бойся.
Я осторожно коснулся фиги указательным пальцем. Ничего не произошло. Она не выпрыгнула и ничего мне не откусила. «Познакомьтесь, Алиса, это пудинг. Пудинг, это Алиса. Унесите пудинг.» Узел развязали.

- Показываю ещё раз. - сказал Сенсей, скручивая пальцами очередную фигу. - Оле-оп! Накося-выкуси.
Не прошло и часа, как я тоже освоил это нелегкое дело и теперь крутил фиги направо и налево, сразу с петлей и с одного конца, прицепляясь к какой-нибудь поверхности.
Мне делали замечания, конечно. Маньяк - за неаккуратность ("плохо завязанный узел потом не развязать, придется выкидывать вместе с телом"). Сенсей - за неловкость ("ну-ка, давай-ка, а одной рукой? а из-под ноги? а из-под моей? а с закрытыми глазами? а теперь им покажи, пусть им!"). Соседи-неальпинисты - запросто так ("что это вы нам постоянно тут показываете? в самом-то деле? что вы себе позволяете, здесь же всё-таки культурное общество, в вагоне всё-таки едем, а не у себя дома!").

Я игнорировал всё это нытьё и после «восьмерки» изучил ещё ткацкий, «грепвайн» и булинь. На булине Сенсей сказал, что у него уже кружится голова и подташнивает, и вообще давно пора спать, всё равно ночью разбудят пограничники. А пограничники они такие - они ещё хуже, чем я.

И мы пошли спать. Мне идти было дальше всех, потому что билет у меня был на верхнюю полку, так что по дороге я ещё раз связал по фиге на конце репшнура, прикрутил получившуюся конструкцию к полочке, затянул, развязал, подстраховался к полочке булинем, упал, подстраховался ещё раз, ещё раз упал, психанул, всё распустил и завязал два конца веревки грейпвайном, но неправильно, затянул-растянул, перевязал, чтобы было правильно, обрадовался, тому что получилось, показал фигу из восьмерки сидящей напротив девице, всё распустил, ещё раз подстраховался к полочке булинем, упал, залез обратно, свернулся калачиком и заснул.

И снился мне альпинизм под соусом «чимучури» с макаронами. Макароны извивались, вязались во всякие разные узлы и подстраховались друг к другу, образуя гипнотизирующие узоры-макраме.

Проснулся я оттого, что кто-то нежно, но настойчиво щупал меня за пятку, видимо, проверяя готовность. - Пограничники! - мелькнула в голове запоздалая догадка. Тихо, стараясь не возбудить подозрений, я нащупал ключи-кастет и приоткрыл глаза.

Знакомство с пограничниками и таможней прошло на удивление гладко и спокойно. Документы были у нас в порядке, - Сенсей заранее самолично проверил наши паспорта и подделал миграционные карточки на всю группу, - но меня беспокоил запрятанный под лавку баул с товаром и труп Лермонтова на верхней полке. Я не был уверен, что их можно так запросто, по-свойски ввозить на территорию дружественной нам Республики Казахстан. Скорее всего, всё-таки нельзя.

Но наверняка мы об этом так и не узнали - пограничники и таможенники быстренько пробежались по вагону, присматриваясь скорее к тому, что лежит достаточно плохо, чем к тому, что лежит слишком хорошо. У нижних пассажиров они просили разрешения подержаться за паспорт. А лежащих на верхней полке вообще просто щупали за пятки - и тех кто не засмеялся пропускали. Под занавес один великодушный казах преложил поставить красивенький красненький штамп не только в карточку, но и ещё в мой паспорт, на память, и мне пришлось проявить всю свою вежливость и волю, чтобы отказаться. Пограничник со светлой грустью покачал головой, щелкнул коробочкой с чернильной подушечкой и убежал штамповать следующий поезд.
А за нашими окнами снова замелькали редкие степные огни.

* * *
Наутро я проснулся позже всех. Внизу уже кипела жизнь, слышался знакомый треск, хруст и чавканье, как в программе «В мире животных», выпуске про шакалов. Это мои спутники опять занимались альпинизмом, уничтожая остатки вчерашнего обеда или сегодняшнего завтрака, что было одно и то же. Я спустился вниз, в кучу костей и фантиков, с удивлением обнаружив вместо трупа Лермонтова живого, хотя и несколько заспанного и помятого человека. Он оказался вовсе не поэтом, а врачом скорой помощи. Врач посмотрел как я вяжу «восьмёрку», отобрал верёвку и строго спросил, кто меня ЭТОМУ научил. Сенсей и мой брат по связке Алексей замерли как по команде - этакие хомячки с раздутыми от запрятанных кусочков пищи щёчками. Так и сидели, потупив утонувшие в лице глазки, пока Сашка показывал как это действительно можно делать - вязать «восьмерку». Движений было в два раза меньше.
Открытие привело меня в дикий восторг, настолько дикий, что я на время потерял дееспособность и что было дальше не помню. Говорят, мне показали ещё какие-то узлы и я их даже вязал: много разных. Безостановочно и самозабвенно, хотя и не всегда правильно. Ха! Дайте мне верёвку и я свяжу вам весь мир! Ну не свяжу, так подстрахую.

Идиллию прервал Сенсей. Он сказал, что мы не ели уже два часа и, по его мироощущению, нам грозит мучительная смерть от голода. Наши соседи по купе, услышав его слова громко зарыдали, а кто-то, кажется, даже порвал подушку, но это не смутило великого путешественника, он продолжил свою мысль и заявил, что нам нужно морально готовиться к проникновению на территорию потенциального противника с целью пополнения продзапаса, для этого нужно хотя бы разменять имеющиеся у группы деньги. И мы разменяли. По курсу 4,70 тенге за рубль.

Одна меняла ушла живой, а одну мы выпотрошили полностью. Сперва мы долго пытали её её же калькулятором, три раза пересчитали полученные деньги, потом заявили, что калькуляторам доверять нельзя и провели все сложные множественные вычисления самостоятельно, на бумажке и в столбик, при этом четыре раза ошиблись - один раз в её, три раза в свою сторону. В конце концов проинтегрировав функцию суммы тенге по курсу рубля мы получили ноль, что и являлось по нашему мнению доказательством правильности проведенной операции. В итоге меняла ушла вся в наших рублях, совсем без тенге, но с мучительной мигренью, надеюсь, что комиссионных ей хватит на обезболивающее. Мы же прятали толстые пачки украшенные портретами героев золотой орды по карманам. Сенсей еще предусмотрительно наменял себе мешок мелочи, чтобы, значит, маскироваться под бедного и брать торговцев на жалость. Поезд приближался к станции Курорт-Боровое.

Часть 5. ...А Курорт-Боровое всё не показывался.

Мои новые друзья-альпинисты сидели и мрачно перебирали свои тенге, сгребая их в кучки и лепя куличиками - как лепят куличики из песка дети, играющие на берегу моря. Их изможденные получасовым голодом лица осунулись, а в глазах вновь появился нездоровый хищный блеск, выдающий самые низменные и первобытные инстинкты. Мне захотелось забиться в багажное отделение и там молча давить мурашек бегающих по коже.

- А не сыграть ли нам в шахматы? - вдруг громко спросил Сенсей, решительным взмахом сметая со стола чьи-то купюры. Собственно это был даже не вопрос. Поэтому мы конечно же сыграли.

Честь провести первую партию выпала мне - и, я считаю, это называется «дедовщина». Я хорошо помнил душераздирающую историю про какого-то товарища из Кэмбриджа, который как-то сунулся сражаться с Ермачеком и был публично уничтожен одними пешками, поэтому хотел сразу же, - ещё до начала матча, - потребовать себе фору хотя бы в две ладьи, ферзя и коня, а уж потом, получив её, тут же сдаться. Но сдержался. Потому что сдаться с преимуществом в две ладьи, ферзя и коня было бы ещё позорнее, чем проиграть без него. Поэтому я не стал ничего брать и первую партию выиграл просто так.

Пару минут Сенсей продолжал тупо пялиться на доску, где стоял загнанный, запутавшийся в своей короткой жизни король, а потом всё-таки взял себя в руки, стряхнул с седой головы перхоть и поздравил меня с победой. При этом он как-то изголился и всё-таки скорчил такое лицо, такое лицо.. Такое лицо я видел лишь один раз до этого случая: у своей черепашки, когда вернулся как-то домой с отпуска и, подойдя к запылившемуся террариуму, вспомнил, что уезжая забыл оставить ей капустных листиков на ужин. Это было ужасно. Я поклялся никогда, никогда, никогда, никогда больше не выигрывать у Сенсея в шахматы. Никогда. Никогда-никогда. Повисла пауза. Право, куличики из тенге были бы лучше!

Положение спас проходящий мимо казах. Он торговал вещами из верблюжей шерсти. Мы ему очень понравились, поэтому для нас он выбрал самые лучшие носки, состриженные с самого лучшего верблюда Республики, а может быть даже и мира. Я лично думаю, что скорее всего всё-таки мира - настолько хорошие были носки. Нет-нет, серьёзно, он всю свою котомку перебрал и выбрал самые-самые лучшие. А потом даже дал подержать их в руках. А потом, когда увидел как правильно и аккуратно мы их держим, окончательно нас полюбил и в два раза сбросил цену, отдав почти всё и почти даром. Пространство начало стремительно сокращаться, наполняясь производными верблюжей шерсти. В конце концов наш новый спутник так устроился в купе, я бы даже сказал «обжился», что мне стало чудиться будто он был тут всегда. Будто он едет с нами от самого Екатеринбурга и доедет до Алма-Аты, и дальше пойдет в горы, по дороге развлекая притчами и случаями из полной опасностей и приключений жизни носкоторговца. Я мотнул головой, развеивая назревающий в сознании туман.

- ... лечебные, с горба, - вещал казах и похлопывал себя для наглядности по загривку. - С горба. Лучшая шерсть.

Маньяк поинтересовался, в чём заключается лечебность чудо-носок.

- В соленой воде вымачиваешь.. А потом носки. Носки, да. И всё проходит.

- Даже головная боль, - добавил Сашка с присущей всем врачам лёгкой ядовитостью. - и ветрянка. Мы так народ откачиваем.

- Это что ж, носки надо в соленой воде вымачивать? - удивился Маньяк. - А зачем?

- Нэнэнэ. - испугался казах. - Сначала в соленой воде вымачиваешь. А потом носки, да.

- А они не испортятся?

Казах плюнул.
- Лечебные, с горба. - начал он терпеливо объяснять всё с начала. - С горба это ж оно лучшая шерсть, с горба-то. В соленой воде вымачиваешь, носки одел и всё. Прошло. Нету ничего лучше.

- Ноги сначала вымачиваешь, - меланхолично перевёл Сенсей, дёргая чёрные верблюжьи волоски и просматривая шерсть на свет. - Свои. В соленой воде. А потом носки одеваешь... А ведь нету тут у вас верблюдов. - неожиданно закончил он свою мысль. - Не бывает же их тут. Сколько раз ездил, никогда не было.

- Нэ, нэээ! - почему-то обрадовался казах и радостно хлопнул себя по колену. - Не бывает. Какие верблюды? Нету здесь верблюдов, нету.

Я почувствовал, что начинаю сходить с ума.

- Так чьи же тогда носки? - вкрадчиво спросил Маньяк.

- Ай, твои! Твои носки. - обрадовался торговец и сунул ему в руки ещё одну пару. - Бери ещё две. Дешево даю. Дешевле нет. Чтоб с горба.

- А я вот эти возьму, - безапелляционно заявил Сашка сделав такое ударение на «возьму», что мне на мгновение показалось, будто он отказывается платить. Казаху тоже. Он по инерции похлопал себя по загривку и в очередной раз пробормотал своё фирменное «с горба», но было видно, что основная мысль у него сбита.

- Чаю хотите? - вежливо поинтересовался я, чтобы разрядить обстановку.

Потом, уже за чаем и шоколадом нам рассказали про брата, работающего на верблюжьей ферме, про горб, про лечебность и солёную воду, про то, как следует хранить шерстяные носки, как их надо подшивать, чтобы не дырявились и служили вечно, и чем их надо стирать, чтобы не расползались. Вообще-то по рассказу получалось, что лучше бы их вообще не стирать, но если уж нам это необходимо, то очень осторожно. Это настолько близко легло к нашим общим жизненным позициям и принципам, что расстались мы друзьями, несмотря на то, что всё-таки отдали этому замечательному человеку часть своих с трудом заработанных денег.
А через пятнадцать минут поезд подошел к долгожданной станции, где нам предстояло взять языка. Вареного. И жареной картошки. На операцию было решено отправить руководителя экспедиции и меня - как товарища, зарекомендовавшего себя в шахматных баталиях хитрым и коварным противником.

Восток - дело тонкое, а самое тонкое место этого дела - это восточный базар. Именно там мужчина должен проявить себя мужчиной, купив, скажем, изюм на пятьдесят тенге дешевле, чем мог бы, если бы он им не был. Чтобы купить на восточном базаре какой-то товар надо сперва завоевать всеобщий почёт и уважение. Надо, чтобы продавец тебя полюбил, - как родного брата, - всем своим чёрным сердцем полюбил, всей своей широкой как базарная площадь душой.

Помните, цены тут всегда завышены, и ваша первая задача не просто догадаться, сколько этот товар стоит, но и предложить за него ровно в два раза меньше положенного. Визгливые крики боли торговца служат знаком того, что вы угадали и в ответ на них нужно немедленно и очень искренне удивиться. Потому, что вы-то всегда до этой эпохальной встречи так и жили, и дыни у нас, в Питере, зимой всегда были за копейки, насколько помню, в общем-то, даже в нагрузку выдают, к картошке, - вот иногда не хочешь брать, а ушлые садоводы всё равно подложат, на дно ведра, чтоб не видно было - а у вас что, не так? Готово. Наживка заглочена, можно подсекать.

Закатываются рукава халатов, и начинается сама торговля. Угрозы, поцелуи, поиск общих родственников, проклятия, братание семьями, домами и континентами. "Ай, как там, у тэбя, в Пэтербургэ, совсем холодно, да?" - сочувствует молодой горячий казах, пряча тесак которым только что обещал меня зарезать. - "О! Вот, чэрнослив так отдам, кушай пажалуйста". В процесс часто вовлекаются и соседние палатки, дворики и даже народы.

До сих пор у меня перед глазами стоит картина выторговывания орехов на Зелёном базаре, когда войска под предводительством сенсея Ермачека, находясь в окружении превосходящих по численности сил противника, стояли насмерть за своё право купить килограмм фисташек даром. Известны и обратные случаи: достаточно вспомнить двенадцатилетнего мальчика с ящиком яблок - во время одной из стоянок он преследовал двух членов нашего сплоченного коллектива, внося в наши ряды ни с чем несравнимые ужас и смятение. Но тогда я всего этого еще не знал. Поезд остановился на станции «Курорт-Боровое» и мы с Сенсеем сошли на казахскую землю.

Торговцы картошкой и вареными языками стояли поодаль и чуть в стороне. Быстро добежав до места дислокации противника, мы отдышались и, важно загребая шлепанцами, принялись прохаживаться вдоль ровных рядов, точь-в-точь как петухи перед насестом, тщательно скучая и делая вид, что нам на самом деле ничего тут не нужно, и мы вообще просто так вышли: погулять.
Продавцы тоже старательно смотрели куда-то наверх, не забывая при этом ворошить на сковороде поджаристые ломтики корнеплодов и невзначай перекладывать с места на место толстые благоухающие языки. Это было невыносимо. Чтобы как-то сгладить эффект я зажмурился и стал ходить вдоль рядов, - наощупь, - спотыкаясь и налетая на какие-то углы, но даже это не спасало, потому что присутствие мяса ощущалось, ощущалось физически: носом, кожей и даже органами слуха, - всеми незаблокированными рецепторами голодного организма.
Через три минуты пыток я почувствовал, что предельная скорость поглощения слюны сравнялась со скоростью ее выделения и, если так дальше пойдет, то я захлебнусь прямо тут, в обезвоженной степи, так и не оправдав надежд голодных товарищей, не выполнив волю руководителя и опозорив себя, своих родителей и альпинизм.
От этих мрачных мыслей меня отвлек гнусавый женский голос, объявивший отправление нашего поезда. Вот тогда-то и началось самое интересное.
Теперь я знаю, что особый шик - это затовариваться в последний момент, когда колеса уже крутятся, а на лице у противника играет растерянность. Хватать картошку, вырывая языки и сдачу из грязных рук, и бежать за трогающимся вагоном, опрокидывая столики, сбивая старушек, роняя тапочки, тенге и требуя немедленной остановки состава.

- Ну-с, посмотрим, что мы там прикупили, - сказал Сенсей, отдышавшись и вываливая мешок с добычей на столик.
У меня над ухом нетерпеливо клацнули чьи-то зубы.

Продолжение здесь >>>

Подробную информацию о планируемых УВК сборах и восхождениях на текущий год всегда можно найти в разделе Планы.